Мы летим. Можем ли мы летать вообще?
Пение. Он слышал пение. Он слышал ее улыбку.
Он свесился над ней, как пугало местных районов, ‘появился’ из-за ее спины, уже сгорбив длинные руки над ней, бросая сомнительную тень на ее треснутое камышами лицо. С улыбкой тыквенного лица.
Он появился, потому, что он не помнил как он сюда пришел.
И он продолжал медленно тянуть пальцы к ней, с высоко поднятыми острыми плечами, она божественным неведеньем сидела к нему спиной, его ноги полу в болоте, полу в тине, полу в соломе, нехватка кислородных подушек, приходилось бы продать частицы органов.
И она была прекрасна.
И он тянулся к ним, ко всем, потому, что они были прекрасны.
И она была молода. И смех ее был молод.
Он царапал бы ее уши, с его длинными когтями, она бы смеялась или она бы думала, что она смеется.
Он не терпел молчанья, не разрушая момент взаимодействия дичь-маньяк, нерушимо его голос соскользнул с языка,
-Заблудилась cakeface.
Он выбрал неясную интонацию.
На первый манер.
Опуская руки на ее плечи, он слегка наклонился вперед, тонко как то по пласту, он упал бы вперед, если бы она не была столь упряма. Чтобы стоять. Или осознавать. По большей части его язык просто щелкнул по сухим губам, и ничто больше. Сняв сон, шаловливую помеху со своего мерзлого местечка под солнцем.
И казалось, словно он караулил ее. Только недавно, его как будто бы и не существовало, он находился в отсутствующем состояние, если этому слову можно было дать с натяжкой такое название. В дальнейшем, ему нравилось совершено все, каждый хруст или взгляд со стороны.
-И хорошо, что вам попался именно я. Бывают разные «незнакомцы», с которыми лучше не разговаривать.
Он по прежнему держал ее за плечи, чуть более сжимая их, в ту арку, которой нет, но она осязаема. В прутья, своих цепких окончательных эффектов. Не позволяя ей повернуться, тряпочная кукла.
Зелень или янтарь, серые бесцветные глаза сурового неба, он видел их вскользь.
Он видел ее саму неразборчиво, в потупленном государстве, когда бы ему привиделось, она смеялась, брезгливая, одинокая девочка.
Медовая девочка.
Он оставил тишину.
Ее закрытые до поры до времени глаза, веки вниз, покойная Аленушка над болотом-могилой брата.
Ее преувеличенное существование, под вопросами, ей круг метафор.
Трансформация. Синдром Фрейда, ока за ока, удачный ответ. С преимуществом разумности, пение, бархат, ее пение задело в голове рецепторы, в словах рыская как в подвохе. И продолжение.
-Такая храбрая, такая красивая девочка, разве не будут искать. Не верю.
Предложения по весу как воздух. Одно за другим.
Одно единственное продолжение в коем надобности, не больше чем в лисице на курятнике, с дачами, собака на привязи, травля, скошенная трава, курят траву.
Может в этом, что-то и было.
Мы голоса в голове. Перешептываются недобро, в пустой формальности, жизнь-смерть, неважно, умирать не собственной смертью, умирать не ему, умирать кому-то другому. Специальный скрежет в зубах, стискивая в широких видах, и тень искажается в улыбку лица, пелегрим, братья Гримм.
Верой не верой, сочились гноем из занозы, деревья, яблони, красное яблоко для Евы. Она – Ева. Дороти. Любезности лишней извести.
Резко. Нарезка.
-Быть может ты скажешь мне свое имя, вероятно оно такое же несравненное как и ты. Мне так хочется его услышать. Вместе с твоим голосом.
Ласково.
Пусто.
Корректно ты не движешься вообще, придавливая ее плечи в сжатие, хрупкие в перчатках. Дети.
А вещи не меняются тем не менее.
Ничего не меняется, и мы не умеем летать.
Совершено без расстройства, ее шагами по полу, она уходила бы в мечты, сравнения, ее ум работает на нее. В цепной реакции, ее рот делает звуки, ее легкие дышат, в цепной реакции она живет, полу понимает или смыслит. Ребенок. Дети потерянные дети. Заблудились в полях. И к ним подходили дяди.
Доска ветра.
Множество, множество вырезов, уловок.

И он опустил свою власть над ее скольжением, вне его власти, тавтология лучший случай реванша.
И он наклонился вниз, поставив руки себе на колени, удерживая треугольную стойку. Его лицо в перламутре, нежной улыбки, свиваясь в коварстве безвозмездности. А девочка вскидывает голову, с тем присущим невинным любопытством, поет, зонами поражений в его крошеные в мелочь мысли. Она смеется, углы рта вверх, он прислушивается, прослеживая фамильные ноты. Она веселиться, девочка куколка, пепельные волосы. И он посмеется мельком, тихо, практически хрипя, ожидание, то крошечное, мелкое, несравнимое с его манией величия временами. С его проявлением нестандартного эгоизма. Ее имя ложится в его домысел, язык по впечатлению запомнит, запах, вкус, окраску, слова сложенные в нечто индийское. Теперь его язык не свободен без этого имени, оно заполняется гелием, летает над его небом, переворачивается в щеках, засыхает в горле, и он некоторое секундное время его переваривает. Сверкнув зубами в обнаженной улыбке, доставая хирургом свой главный инструмент, придающий злодеям фильмов, особый оттенок, с первого взгляда, словно они коварны, словно в их головах сцены крови. Кровавая Мэри. Он относительно постучит пальцами по своей колени, добровольный жест.
Ему кажется он внешне пугающей, протягивая линии, те полоски частей ее родителей.
И он улыбается шире. Отводя одну руку от своей колени. Зависая костляво в воздухе, он протягивает ее девочке.
-Идем Неясыть, погуляем чуть-чуть.
Разжимая тиски пальцев, капкан-приманка.
-Время ранее.
В центре сражения, она стояла бы, зажав руки за спиной, ее изогнутой спиной, голубое платье в горошек, серыми, глазами рыси поглядывая из-за углов.
Он покоситься глазам вправо, влево, никого. Выпустив пар воздуха наружу, широкая пасть не отпускает своего миловидного вида, оскал чучела, Эли приходи в страну чудес, в изумрудный город, там сбоку будут все, Сид и Нэнси, может даже Мадонна, чудеса природного искажения. Чтобы не пожелала девочка-сова, только иди с дядей, он обещает тебе все, что угодно. Его комплементы утихают, его забирает иное побуждение, в голове молча, замки, двери заперлись, мгновенно, держа вытянутую руку.
Тыквы взрываются. Ему нравились праздники, в них он ходил маской. И никто не обращался к нему с должным вниманием.
Ох, дети.
Те прямолинейно-лживые существа, которые говорят о друге из сада в самый последний момент, когда голова их папочки отрезана садовыми ножницами. Говорят, что все умерли, они посмеются, не скажут слов лишнего, черноволосые, практически сформированные в своих побегах, но всех никогда не добивают, разве, что в классике. Но кто ценит классику, явно не поколение, явно не тот сладкий ужас жертвы, и торжество маньяка. Тот слабый всплеск эмоций, когда лезвия сверкают, когда они заляпаны в саже телесной массы, с волчьими глазами, с проступающими красными рельефами, они забирают души. Они ангела. Они не летают. А девочка ангел.
И он захотел эту девочку себе, чтобы они принадлежала ему. Такая странная потрясающая девочка, и он держал бы ее узоры платья, ее чулки, пока бы не пришел настоящий плохой дядя, ох, они часто приходят забирать таких девочек у подобных нему.
Родители не замечают, что с ними нет их ребенка, они заняты мнением, кто же разрубил их мачеху в подвале, кто отрубил голову кошке, кто разрисовал кишками стенки. А ребенок приходит в такой заброшенный сад, встречаясь с новым другом.
Девочка одна в грязной местности. Никто не услышит. Никто не скажет, что бы она не давала руку.

Она – шаг назад. Он – улыбается сильнее, обильнее, зеленый свет заберет желания, запереть желания. Она – в слоге ее смешка. Он – выпрямиться, не убирая руки, задерживая опасный предмет в воздухе чуть дольше, словно нет угроз, нет угроз, совсем нет. Она – вопросительный знак, ее вопросик проникнет в его губы, и сладко-притворно растянется. Она – щуриться, хитрая, лукавая, плутоватая девочка. Он – смягчит выразительность своего лица.
И вот кажется…
-Джек.
Он позабыл про учтивость не хорошо. Совершено без приличия, при маленькой леди. Определенным образом, ему не нравились дамы, горбатые в платках, ему тем более не нравились кавалеры, таких же чепорных служащих как в тот прошлый раз. Его не интересовал мир. Но ему нравился этот ребенок.
Всадник без головы, пришел к девочке ночью, под лампой. Тихо. Пальцем к пустой коробке.
- Но помни Cakeface, это только наше специальное имя.
Он подвел палец ко рту, углами губ вверх.
-И никому больше знать это не нужно.
Он подмигнул. Как держатся реальности, как можно дольше. Забавные королевы.
Завели общей секрет.
Ему стал нравиться ее смех, буря-колокольчик, утонченный, но звонкий голосок. Запал в уши. Тыквы улыбаются, смеются в унисон.
Он делает медленные шаги вперед, глазами в глаза. Ближе.
Чуть ближе.
Протянуть руку и она была бы схвачена. Однако, совсем не тот эпизод, не та персона. Он оглянулся еще раз, заискивающе, подобно крысе, дернув губой вверх, ветер по спине, по лопаткам, разошелся швом. Он принял на себя мелкий холодный рассудок. Временно так.
И он замолчал.
После всего прочего ангелы в зеленом свете.
Зеленый свет всех нас заберет.
Зеленый свет всех заберет.
Он был бы с косой. А время девочки в песочных часах, жизнь бесконечна, по лестницам из камня, с холодом в ладонях, с птицами, с круговоротами. С любыми прочими понятиями. Фырканье стариков, кресла качаются, стол падает со второго этажа. Беседа-досада. Не слова, не жеста. Он чуть хихикнет, глухо, сиплый тон, кислый кисель, ему ничего не проникло. Никакой афиши с которой смотрела бы насмешливо актриса. Визуально. Такое же. Но различное.
Корни вместо волос.
Он затягивает руку, заносит над ее головой. Плавно опускаясь на ее затылок, чуть поглаживая мягкий мех.
-Ты ведь умная Неясыть, не скажешь, что я существую.
Кто бы ей поверил.
Пальцы плавно опускаются на ее щеку, фрагменты, кровь на щеках, белобрысой проститутки. Однако, перед его глазами нежный возраст, миловидная, мелкая, забавная проблемка, не она, кокс в подвале. Он садится на колени, примерно ее роста, чуть выше, держа руку на ее щеке, чуть проходя когтями контур. Он убирает ее спокойно, практически неосознанно, как привычный рефлекс, когда нечего больше ловить кроме воздуха.
Власть-контроль. Власть для контроля над уничтожением.
Адреналин не делает больно. Он вздыхает, выпрямившись в свой рост снова. Болота мельком, утопленники, девочка не должна видеть, ножики, петли, что угодно, только если бы она не рисовала их день из-за дня, однако, она не знает их свойства. Все болезненно-прекрасное приносит смерть. Не избавление. Убийство. Убивать не весело, фактически, сабли, косы, топоры приятный инородный предмет в руках. Убивать – приятно. Бог или дьявол. Лучше. Смерть. Смерть. Тоже самое, но различное.
Остается различным до поры до времени. Он не думает. Только пристально смотрит в серые глаза. Натянутое вниз лицо, и он улыбается снова. Спокойно, практически тепло. Лязги. Железо.
Кричать нельзя.
Его голова поворачивается в радиус, в бок, в право. Поднимая брови доброжелательно. Муха. Помойные мухи их много, над болотом, там лежат трупы мышей, а то и кого побольше.
Ему стало интересно, если бы всплыл труп, чтобы она стала делать.
И он протягивает руку опять, или нависает над ее лицом, видимость искажений.
Жесткий смешок.
Однако он улыбается. Улыбки – портреты счастья. Главное как человек тебе улыбается.

Его ум щелкает открытым, запредельно он тянет свое терпение. Действует на нервы, его рот искривляется в раздражение, когда бы пальцы щелкнули пустой воздух. Глаза начинают гореть противным, сальным светом, с теми хищными чертами, употребляя голову ближе к низу. Он уже не улыбается, только испускает жесткий смех, когда девчонка рассказывает о ‘Джеке’, продолжительно он не находит равновесия. Он просто подступает все ближе и ближе с отблеском, с ножами-клыками, сточенными в более или менее истерической улыбке. Оттягивая свое терпение. Так сладко. И теперь его терпение уходит.
Его пальцы хватают ее шкирку, отдергивая ее к земле.
Он хриплое хихиканье.
-Плохая девочка, совсем не слушаешь старших.
Более грубый тон, более шипящий, он не особо разбирается в своей интонации, однако она приятная к нему, слушание собственного голоса как болезнь-лекарство. Мамочка, папочка все виноваты перед ней. Он запредельно смыкает этот круг. Стискивая ее плоть в стремительной алчности. Подтягивая ее ухо к своим губам. Жесткий шепот, шорохи, кузен с кузиной, какой плохой удел, те черные платья, те карие глаза.
-Молись тише, чтобы никто не расслышал. Ходя по крышам, не поварачивай вниз.
Нет контроля словам. Вылетают сами собой.
Зажигание в лампочках, но он отпускает ее, практически отбросит от себя.
Карканье или звуки. В неразборчивом тоне.
Он просто без должных усилий, смотрит на нее, чудовище любуется принцессой, всадник любуется русалкой.
Дрязги, слабые сравнения. Он не имеет особых жизненных сил. Чтобы слушать ее так часто, чтобы долго сохранятся славным, мягким, фактически он рушит это когда ему захотелось вдруг, просто взбрело в голову. Без обстоятельств. Повтор. Связь нарушенная. Чем-то так неправильно об этом.
Ум изменников. Потрепанные суставы, кости, под землей, улыбки.
Он нашел одну, психиатрическую, с лязганьем языка по сухим губам.
Находя себя время от времени в этой привычке.
Зрачки в импульсе, в расширение.
Он обхаживает ее кругами.
Лапы об лапы. Носок об носок. Подхихикивая. Ленивыми движениями. Перемещаясь в узком кольце, с полу приоткрытой пастью. Он ловит воздух, смотря по верх девчонки, в ноздри ему забиваются пыльные ангельские перья.
Шкура лица отстраняется, он видит какой-то фиолетовый свет над ее головой. Своеобразный нимб. Его скептическое выражение.
Иконы. Просветы. Кому-то.
Он испытывает резкое полное безразличие.
Внезапно понижение бессилия, он останавливается за ее спиной, по прежнему в одной точке. Концентрация внимания.
Болят ли у него зубы?
Кто такие деревья?
Апатически он сядет повернув к ней свою собственную спину. Заболев.
Болея серьезно. В тех шарфах, в тех одеялах, находя беззаботный покой, умиротворение.
Стрелки, подвалы, ключицы.
Странствие. Страна. Страна.
В редких случаях ему не надоедает.
Неожиданно.
Он моргает.
Пытаясь вспомнить то, что находится за его спиной.
Неожиданно.
Он не помнит этого.
Комары вросли в его голову. С пленкой, с петлей под рукой.
Писклявыми голосами.
Он не знает, что он хочет отгадать, кого он скрывает за спиной, кто есть картина мировоззрения.
Тело женщины с головой мухи.
Он подумывает, что может, чуть сошел с ума, он пугается, или противится, гадкой процедуре.
Он не разбивается в восприятие.
Повернув голову на бок. Он косится зелеными глазами на точку отчета, видя что-то неопределенное, серое.
Он представляет, что там есть крылья совы. Ее мудрые глазницы.
Неожиданно.
Он перестает воображать вещи, переставая думать совершено. Тот объем.
Неожиданно.
К нему приходит Гоголь и 'нос'.

А он покачнется.
Рассмеется.
Прохлаждаясь во временном «ничего». Совершено абстрактно воспользовавшись ситуацией, он слышит дыхание, шелест, шаг, движение, улыбку, смех, в то же самое время, он глохнет, в то же самое время он презрительно морщится от небесной равнины, затмевающий ему глаза.
Он цапнул бы.
Он прокусил бы частицы.
Он бы оспорил какую-то гамму.
Он повернет голову через плечо, в мозгах ‘играть’, девочка приближается и отдаляется, вскользь, в прорезках, он моментально проектируется. Пустое выражение, легкая, та безжалостная хитрая усмешка.
И он отворачивает голову.
И он больше на нее не смотрит.
Его зубы стукнут сами собой, в сражение, потирая друг об друга конечный результат, язык вываливается на губы и назад в рот, много раз, в привычной кофе-бане.
Язвительный голосок в потеках его головы. 
Он впадает в темную ярость, в тот фрагмент, контроль-отказ от контроля, развитие контроля.
Он сидит спиной.
Он не поворачивает головы.
Он смеется тихо, подло, практически внешне, фольга его тучи, вниз.
Он не говорит, и смех оборвался, он только делает резкий выпад вперед, хватая ее за горло, упиваясь яркой ухмылкой лица, сдавливая связки. Сиплый или хромой, он более не разжимает свою власть, не отпускает, зажимая в тиски, держа свое лицо на том, среднем расстояние от ее носа, разновидности, взгляд в взгляд, нет камней, нет ручьев, он смотрит.
Чем дольше, тем сильнее сдавливает ее горло.
Чем превыше его нечувствительность, тем меньше он задумывается, он только смотрит.
Обмякшие губы, мелкая, дрожащая ухмылка-нервотрепка, тряпки на пол. Вверх.
Жесткий цемент в его желудке. Он бросает девочку назад, придавая ее падению особый смысл, слыша полу просто, как она шмякается от соприкосновения силы с ее игральной ниткой, мягкий мех чистит землю, какое-то время она лежала бы, он действительно, не заботился. Прибывая в задумчивости, он продолжал смотреть, беззаботно, однако, не обладая тем простодушием, имитировать любые вещи, ненадолго, чтобы позволили подойти ближе.
Чуть-чуть.
Он отворачивается от нее снова, боиг-игра-прятки-лови фей в банки.
Стучащие пятки о метро, казалось он обладал временным помутнением, его нос шмыгает по воздуху.
-И как же ты назовешь нашу игру Nancy.
Закон жанра, Фредди нужна его Нэнси, та молодая, девчонка, что победила его. Что послала его в неверие. Та храбрая, глупая, красивая, Нэнси, которую он потреблял, лазейки, игрушки. Ее временный стимул жить-двигаться, в конце он ее убил, не вспоминал о ней, однако, что может дословно это доказать? Мечты о сладкой, разорванной Нэнси. Первый ребенок победившей кошмар, последний ребенок победившей кошмар…
Кошмар?
Где бы он не был, он отрекается от подобного звания, высоко или низко, не желание быть высокомерным? Образовано, обычно, он улыбается широко, поднимая когти вверх, машет ими перед ее лицом, повернув свой профиль.
-Чательно выбирай название, выход-исход.
Миловидное предупреждение.
Игрушки. Ловушки.
У него есть парочка трюков, а девочка умная, улыбается, не боится темноты, не криков, смешки, синяки, детство Нэнси.
Она выбрала роли.
Он подыграл.
Она приняла свой стиль.
Он усмотрел в этом нечто.
И так до бесконечности, тонет в бреде, в той ленивости что разбавляет его на атомы, не желание, чистое, фантазийное соприкосновенье.
Говорить-смеяться.
Между раем и адом нет сравнений, нет различий. Одноклассный.
В безопастности, Фредди никогда бы не поймал Нэнси, только когда она подошла к нему, последствие, его когти в ее животе, держа близко к себе, враг не враг, кровь.
Говорить-смеяться.
Фредди и Нэнси.

Нужен дозированый кофеин.
Срочно.
Он проведет по воздуху параллель, одним из длинных пальцев, разыгранный веселый пикник.
Девочка поет, девочка смеется, он ухмыляется, он не знает, чтобы такое сделать. Помолчать за некоторое время, дым, туман, он сгибается над ее лежащим телом, ближе к близкому, ближе, носом у носа, сощуренные пьяным припадком глаза, гоняется призрак с выпученными глазами. Охотника за приведениями, ему следует по часам бояться, его могут словить, не пока она здесь, не пока во снах идут повороты событий.
Еще слегка.
Выгибая когти над ее лицом тенями, он любуется тонкой непроизвольной болью молодого организма.
Вспышки, химический реактив, заслуженный жребий, космос и смоченные истерики.
Ох, нет, она не истеричная сука, прекрасная, сформулированная девочка.
Он шипит со смешком, прислушиваясь к ее болтовне, не различая слов, реагируя на интонацию, на тонкий голос, тон произношения. Подобно учителю с указкой в правой руке, такой цокающий звук, не тематика высокомерия, все оставляем за пределами класса дети. Сегодня урок, из кусков стальных веревок составленным образом, в памяти слегка, совиная девочка.
Сладких снов дети.
Вечный трамвай, задавил и опешили.
Провозглашая себя королями мирного покойного строя, о чем сняться, о ком сняться, дело.
Почерк кривится с возрастом.
Скрип когтей друг о друга, над ее лицом, когти-ветки, кривя лицо в зловещей, не украшенной должным смыслом или причиной усмешке, перерастая в размер обратной ухмылки. Целое тело сгорбилось над более мелким телом, лопаткой к лопатке, зачарованный экран, показывает равносильный прорез.
Вопросительный знак, куда-нибудь поставить.
Не стоит стоять так нестандартно.
Касаясь краями одного когтя ее переносицы, чуть-чуть, стеклом о кожу, цвет красно-черной палитры.
Уставившись в прикрытые глаза, зрачками врываясь в линии.
Это целая система, от одиночества и скуки, принося плоды. Он выполняет это с той заботой, холодно, в любимой работе.
Переливаясь от большего к меньшему.
Он практически отдельно от мирного сосуществования, захваченное внимание в настоящим.
Натолкнулся на разбитое сердечко, так рано, а так много боли Nancy?
Судить, провозгласить, эгоистичный вывод.
Постоянно.
Дыханием на чистой серой шерсти и коже, пробегая по щекам вниз, лицом к лицу, без утрирования.
Крюки и сладости на столе.
В доме, где есть маньяк и девочка.
Это не сказка.
Это не мультфильм.
Это не фильм.
Иные отношения, девочка не боится маньяка, маньяк не убивает девочку.
Крылья помятых детей.
Фотографии на стенке, стена триумфа, того внеземного счастья, список жертв, как угодно, он имел бы один день на такое.
Впрочем он не тот тип, чтобы приклеивать лица серой фотографии, он любит настоящие, сколько бы не было, иной раз, только сейчас имеет значение.
Темное хихиканье падает из его горла.
По двоякому, он начинает говорить.
-Тс. Начинаем играть.
Девочка никогда не кричит, он никогда не затыкает ей рот, она болеет, он хихикает.
Причины и прорывы.
Проходя когтями ближе, зарываясь в кожу, прорывая щеку, глубже, без спешки, капли крови, кожа вздергивается вверх, от инородного предмета под ней, он наблюдает, сосредоточив взгляд на конкретном куске ее глаз, не обращая должного внимания на объект его прикосновенья.
Его топит вода. Хотя и страх ему нужно скорее испытывать перед огнем, перед тем, что убило и породило вновь.
Однако, какие фурии бояться вещей их детства, тех сверкающих огней, сводящих с ума.
Дрожащие ручки Nancy слегка упираются в его личное пространство, в область его грудной клетки, чуть-чуть.
Так мало, времени прошло, она возвращается.
Странствия, или капли дождя, может нечто более проницательное, чем обращение внимания на вещи вне разряда.
Глубже и глубже, когти прорывают незащищенную кожу, врываясь в ткани.
Он не движется, не прорывает глубже, оставляет их там, не вынимая, и кровь течет мягко, обильнее. Он держит их нетронутыми.
В жидкости, в той позиции, в мозг поступает воздух.
Он выдергивает их резко. Начиная улыбаться.
Свечки погасли.
Извини Nancy, играть будем в темноте.

Она прижалась.
Он рассмеялся.
Схватил ее затылок, оттягивая ее лицо от своего тела, нитки крови, с ее щеки до его шерсти.
Он чуть повернет голову на бок, паутинка красной кромки, распалась, брызнула на землю.
Он поднимет бровь саркастически, новая власть, новое дело, всматриваясь в мутные глаза, ничего не чувствует, броски и чистота.
Увядание в прекрасный момент.
Мусорный вагон вливается в кровь.
Он лизнет свои губы.
Ощущая власть.
Поглаживая другой рукой ее горло, тс, тс, не надо бояться Nancy, больно больше не будет.
Не быстро.
Подольше рядом с собой.
Кажется пьяным, представляется здоровым.
Усмиряясь, он ползет когтями по ее шее, змейкой, угадай, куда удар, угадай куда пройдется.
Он оттягивает их слегка, шах и мат.
В плечо, тс, не плачь Nancy, не так быстро.
Он посмеется.
Она молчит или смеется с ним.
Прощальный ужин для Nancy.
У него легко помутнение, покажется оскалом, клыки свернутые в чуткую, крученую улыбку, запах пекла.
-Уже сдаешься Nancy?
Издевка. Триумф.
Оттягивая с когтями и кровь.
Новая деталь красит землю под ее ногами.
Не так глубоко. Не так широко.
Он держит ее голову задранной, смотрящий в небо, легкая скидка.
Скорее утверждение. Гораздо легче, когда утверждаешь.
Легко.
Пару ударов и развеять жизнь.
В тишине.
Где происходят вещи, глухие, мысленные, маслом ложась на соль, в кости, внедряя свой азот. Личное пространство или нечто по мере прохождения.
Он убирает всякое со своего лица, вековую паутину.
Серьезное, или наигранное.
Серьезное, нет, всегда наигранное благоразумие.
Нет Nancy, больше не надо бежать, иди дорогами смертных теней.
Пойдешь дорогой смертной тени.
Он покачает головой задумчиво.
Выбирая.
Какой самый сочный кусок.
Сжимая затылок до крови, влезая когтями в шерсть, краска, красный цвет, маячит по его изгибам, вниз, все ей под ноги, лежит на своей же крови, облицовывает ее живот, шею, каждый участок, нетронутый.
Сладкая.
Вечеринка.
Долгое и продолжительное смирение.
А сердце, которого нет у него, останься со мной.
Воздух забивает легкие, нечем дышать, зубами близко к шее шеи, к самому кадыку.
Цокнув у самой плоти. Продев звуком, прокололся воздух. В легких его слишком много.
Не дышать.
Или в тенях играть в куколку.
Платье на веревке.
Он стремится на укол.
Под вены.
Неет.
В сторону и слева, в уме.
Продевая пальцы в грудную полость, со стороны сердца, смотря в янтарные глаза, в отражение неба, головой чуть вверх, чтобы она не видела в небе, он не видит.
Голубой и красный.
Усмешка.
Предисловие смешка.
Он пронзает сторону левой стороны, в мясо, глубже, медленно, приживаясь ближе к мелкому телу, в способности силы проходить еле-еле.
Много.
Так много красной краски из ее тела.
Он улыбается, взглядом куда-то, в пространство, улыбаясь скверно.
Глубже.
Глубже.
Скоро дотянется до сердца.
Когтями ближе к объекту своего восхищения.
Еще дышит.
Он еще не дошел до сердца.

Забылась девочка.
Он не обернется. Не зачем оборачиваться.
Большой прорыв, когда описываешь смерть.
Она вперед, он равносильно назад.
Зубами в его плоть, достойно улыбки, наконец-то под конец Nancy упирается, протыкает его же когтями.
Смакующий конец.
Он прикрывает глаза, утыкаясь в ее шею, с шепотом смеха.
Улыбаясь в ее плоть.
Так мало.
Когтями ближе к сердцу, подарит, заберет силой, прощальный жанр.
Массовка и произвольный итог.
Мелкая толщина, негодования, своим же оружием.
Он блекнет вместе со снами.
Площадка и травка.
Как мелодично.
Тихо.
Уносит ее все дальше от земли.
Ногами от земли.
Глубже.
Больше крови.
Он чует ее погибель. Она терпит.
Жалость или привычка, но Nancy умрет быстрее остальных.
Быстрее или более мягко.
Ласковый убийца.
Героин и бокал, опустошить и заполнить.
Притворяясь, нормально, нормально.
Комфорт в мелком, смертельном сопротивление, металлической хваткой, собственная кровь, капает по телу, течет, огибает.
Вороны и чайки.
Конец истории Nancy.
Солнце в глазах.
Она так долго держит нож в руках, он прирастает к деликатным рукам.
Бой на бой.
Сегодня затишье.
Не звуков.
Не смеха.
Не смешков.
Девочка не плачет, девочка не смеется.
Маньяк не издевается, маньяк не вернется.
Поступок мазохиста. Не настолько плохо, трава колышется, смерть на болоте, драма картин, ему мерещиться, как будто тело под ним перестает дышать. Он приоткрывает пасть, прислушиваясь, открыв глаза, нееет, еще дышит, вверх-вниз, лихорадочно. Не ворона, не чайка, в тишине, ничего не происходит. Скоблят когти по мышцам, по мясу, прорывая одно за другим, медленно, согнутая в локте рука, тс, тс, скоро, медицинская помощь.
Медсестра и ее игла.
Долго идет время, пока она умирает, в котельной, в реальности лежа в ее кровати. Тихо девочка.
Баю-баюшки-баю.
Тс.
Маньяк не вернется.
Потому, что тебя не станет.
Не зачем оборачиваться.
Ближе к сердцу.
Врываясь в плоть с садизмом, не перечеркивая так сразу.
Бум, бум, бум. Он еще слышит.
Сопротивление.
Минус на минус.
Равносильно.
Притяжение к земле.
А казалось Фредди и Ненси всегда должны быть, always.
Только красивое слово.
Похоронный марш на фоне.
Разделяя тело. Расщепляя на куски, отдергивая пальцы от затылка, вцепляясь в лопатку, может скоро, снова до крови.
Везде.
Красная краска.
Цвет Красной смерти.
Для кого-то будет черная.
Батц.
Когтями в сердце,
Глубже, глубже.
У тебя расщепляют сердце Nancy.
Глаза в помутненный участок.
Улыбаясь.
Нет смеха.
Мертва, жива.
Умри Nancy.